Лев Гудков

Гудков Л.  Комментарии  и соображения по работе

Д. Дарчиашвили.  Современная российская политическая элиты

Сразу отмечу: данная статья Д. Дарчиашвили может служить в качестве вводной лекции к курсу о характере российской политической элиты. Но я хотел бы добавить несколько своих соображений по теме статьи.

Первое, с чем приходится согласиться с автором, это – «недостаток концептуальной основы» в трактовках российской политической элиты. То же можно отнести и к определению режима Путина, о котором давно идут споры (см., например, Моммзен, 2010).   Существующий дефицит средств интерпретации (как у западных аналитиков, так и в России), о чем справедливо   пишет автор, ведет, с моей точки зрения, с одной стороны, к регулярному обращению к классическим теориям элиты (Парето, Моска, сюда можно, и  даже с большим основанием,  добавить М.Вебера и Р.Михельса, Х.Линца,  отчасти  - Ч.Р.Миллса, и многих др.), а с другой –  к стремлению  компенсировать недостаток  теории и фактической информации  множеством поднимаемых вопросов или сопутствующих проблем, что невольно размывает четкость обсуждаемой темы.  В результате изложение сдвигается к частным аспектам, не  научным  материалам, значение которых переоценивается.

И классика, и публицистические материалы не слишком помогают в понимании характера нынешних процессов формирования элиты и ее циркуляции. Не очень ясны основания для  концептуального выделения и функций того, что можно считать «элитой», тем более  - «политической элитой». Это не претензия к автору, а констатация положения дел в исследованиях российской элиты.

В социологии (при всех разногласиях в трактовке  понятия элиты) можно выделить два радикально различающихся подхода к определению элиты: одно позиционное или статусное, другое – функциональное.

В первом случае, под элитой понимается господствующая социальная группа, занимающая высшие социальные позиции и обладающая ресурсами легального принуждения подданных к проведению своей воли («правящая элита», совокупность «лиц, принимающих решения», контролирующих  институты массового управления и контроля, бюрократию и т.п.). При  таком подходе основные задачи анализа заключаются в изучении: а) механизмов достижения или прихода к власти – институциональных (традиционных, конкурентных) каналов:   регулярные выборы, плебисцит, систематическая кооптация во власть, или чрезвычайных:  захват власти в результате верхушечного или открытого переворота и т.п., б) отношений власти с формальными или неформальными институтами, обеспечивающими массовое управление, в) ресурсов принуждения, монополии или децентрализации насилия, патримониальные или плутократические «патрон-клиентские» связи,    г) степени консолидированности верхнего эшелона и оснований этого единства (общность а  интересов удержания власти, идеологических, экономических интересов, геополитических факторов и проч.), д) оснований легитимности этой группы, признания со стороны нижележащих групп и слоев населения, д) характера проводимого политического курса – отражения социальных интересов значимых и влиятельных групп, больших  масс населения или узкогрупповых клановых интересов и другие аспекты господства.

Другой подход к изучения элит связан с идеей «авторитета» как основания для признания прав на влияние, подчинение, на  господство. В этом случае под «элитой» понимается группа, демонстрирующая наивысшие достижения в своей области деятельности, образцы деятельности («успехи», «достижения»), которые признаются последователями, влиятельными в обществе группами  или населением в целом  в качестве   образцов действия, ценностных и нормативных или инструментальных моделей социального успеха,  моральной обязательности. Такие достижения или образцы поведения обладают ореолом ценностной значимости для всех других  групп и слоев общества. В таком случае  признание права на власть основываются на личностных качествах индивида, признанных обществом.

В этом втором случае мы имеем дело с наличием симбиоза функциональных элит – политических, партийных, финансово-промышленных,  экономических, спортивных, масс-коммуникативных, военных, научных, общественно-гражданских и прочих групп, с механизмами общественного признания результатов деятельности этих индивидов. Такая модель социальной элиты предполагает плюрализм общества, представительскую систему государства, свободу печати и действенность массмедиа, института общественного мнения, развитую сферу публичности (Ю.Хабермас), опирающиеся на складывающиеся в обществе репутации и конкуренцию политических лидеров.

Эти два подхода не отменяют важности каждого из них, но дают разные плоскости анализа: относительно статичную картину функционирования группировки или системы власти, в первом случае, и динамичную картину циркуляции элит, представители которых  конкурируют за признание и авторитет, в другом.  Это разные возможности для институционального анализа власти. Во втором подходе, проблемы насилия, коррупции, кооптации во власть, легитимности власти не возникают, или возникают только как отклонения от базовой модели.

Представляется совершенно правильным и обоснованным подход автора к рассмотрению нынешней российской элиты как производного состояния от процессов длительного распада советской  тоталитарной системы власти, включающей партийно-советскую номенклатуру (разного уровня – от ЦК КПСС до уровня района или министерства, от союзного руководства до кадрового ресурса автономного региона или республики).

Кризис и развал советской системы был обусловлен резонансом трех различных процессов: первое - исчерпанием ресурсов директивно-распределительной  плановой экономики, вызванной в том числе – доминированием идеологии супердержавы, империи, гипертрофии военно-промышленного комплекса; второе  - смертью или банкротством  социалистической идеологии (нарастанием расхождений между обещаниями благосостояния и реальной, хотя и относительной, бедностью населения) и, третье (но  не последнее по важности), - усилением  эмансипационных национальных движений в союзных и автономных республиках и отдельных регионах, неспособностью центральных структур управления СССР контролировать нарастающие амбиции местных  или национальных элит.  К кризисному состоянию неизбежно, рано или поздно, приводят претензии на «модернизаторскую  роль», которую принимает на себя политический центр, так или иначе воспринимающий себя как инкубатора национальных элит, создающего на местах свое подобие централизованной системы. Каждый из этих отдельных процессов не был угрожающим для СССР, но их резонанс оказался разрушительным.

Сам институт партийно-советской «номенклатуры» предполагает формирование корпуса «политическо-идеологического» руководства и нижележащей технической бюрократии (в собственном смысле – непрерывного производства массового управления в различных сферах общества).  Эта и была правящая элита тоталитарного господства, обеспечившая  70 лет существования СССР.  Суть ее состоит в  систематическом отборе кадров идеологически и социально лояльных руководству функционеров, рассаживаемых на ключевые позиции в социальной структуре.  Орготделы  ЦК КПСС или союзных республик, обкомов, райкомов отбирают  и готовят кадры (не технических служащих, а исполнителей политической воли руководства).  Но без механизмов репрессий, как внутривластных, так и массовых, институциональная система власти неизбежно склеротивизировалась и оказывалась недееспособной. По нашим исследованиям циркуляции элит (основанных на анализе биографий  членов номенклатуры в разные периоды), в конце сталинского правления (конец 1940-х – начало 1950-х годов) в условиях террора и систематических чисток, средний срок занятия первой низшей номенклатурной должности составлял 3 года, в конце брежневского правления  время для занятия такой же должности и статуса составляло уже 18-21 год. Другими словами, режим не имел внутренних конкурентных и инновационных механизмов обновления элиты. Из-за усиления внутренних напряжений в среднем звене бюрократии система – после отмены Горбачевым партийной и управленческой дисциплины - стала распадаться по зонам наибольших напряжений, по силовым линиям существующих неформальных практик и отношений, коррупции. На поверхность вышли скрытые групповые интересы, с одной стороны, и обладатели децентрализованных ресурсов насилия, которыми в первую очередь располагали «силовые структуры» - КГБ, МВД, судебные органы, прокуратура и Т.П., использующих остатки своей «законной легитимности насилия».

Отмена 6-й статьи брежневской Конституции (которую Горбачев использовал в конкурентной борьбе за власть со старой партийной геронтократией) обрушила всю централизованную системы номенклатурного контроля и управления. Разрушительным для системы оказался выход на сцену именно среднего звена бюрократии – государственной интеллигенции (научно-инженерных сотрудников, журналистов, преподавателей, чиновников и т.п.), у которых до этого не было перспективы вертикальной мобильности.

Вместе с тем, распад системы не означал краха отдельных  институциональных подсистем, обладающих собственной, закрытой системой воспроизводства - комплектования кадров, их социализации и назначения – суда, госбезопасности, полиции, локальной администрации.

Поэтому можно и нужно выделять несколько периодов (и соответственно), смену типов именно «политической» элиты в России, то есть той группы, которая определяет стратегический характер развития, намечает цели управления для всего целого и институциональные средств их достижения.

Первая фаза - развал союзной номенклатурной системы, резко усиливающийся после попытки переворота ГКЧП в августе 1991 года и смены политического курса Горбачева, за которой последовал выход на первый план второго, регионального эшелона власти, представленной Ельциным. Слабость этого второго эшелона вместе с провозглашенным курсом на экономические, правовые и демократические реформы потребовала привлечения  во власть людей другого типа, ранее не бывших во власти – научных сотрудников, журналистов,  активистов новых общественных движений, радикалов прежней бюрократии, несколько позже - авантюристов, представителей теневого бизнеса («цеховиков», «кооператоров»). Важно, что все они  соединяли свой приход во власть с перспективой политических преобразований. Это были признаки другого типа формирования элиты – элиты публичного авторитета. При всей гетерогенности этого состава перестроечную элиту объединял  общий противник – союзная номенклатура, верхушка партократии.

Вторая фаза – перераспределение собственности и возникновение новых финансово-экономических группировок, пытавшихся влиять на новую власть («олигархи»). Именно в этот период особую роль сыграли различного рода авантюристы, криминальные элементы. Кризис – экономический, социальный, падение уровня жизни населения сопровождался нарастанием социальной аномии и дезорганизации в период 1992-1995 годов, что обернулось утратой массовой поддержки новой элиты обществом, идеологически приверженной принципам демократии и свободной рыночной экономики,  партийного плюрализма и т.п.  Конфронтация реформаторов с остатками номенклатуры второго ряда (национал-коммунистами в Верховном Совете РСФСР) заставили «коллективного Ельцина» пойти на компромисс с консервативной частью уже новой, «ельцинской» элиты, опирающейся на старые институты тоталитарной системы – КГБ, армию, судебную власть, прокуратуры, МВД, региональную партноменклатуры - для сохранения достигнутых властных позиций. Это с течением времени привело к смене  не только состава правящей элиты, но и к изменению политической идеологи и целей национального развития.

Начиная с середины 1990-х годов опору власти (при падающей массовой поддержке реформаторов) все в большей степени составлял силовой блок, стремящийся решать политические проблемы «чрезвычайными силовыми» методами – войной в Чечне, давлением на новых собственников – «олигархов», перераспределением собственности и т.п. В результате к концу 1990-х годов - началу 2000-х произошла полная смена состава высшего эшелона руководства России, пришли «силовики», действующие вне рамок закона, как и полагается чрезвычайным органам – спецслужбам.

Их успех объясняется тем, что распад системы лишь ослабил, но не ликвидировал армию, полицию и репрессивные институты тоталитарного режима, сохранив у них собственные механизмы подготовки кадров – академии и образовательные институты ФСБ, МВД, прокуратуры, армии и т.п. Именно эти кадры с приходом Путина стали основой как «политической элиты», так и кадров бюрократического управления  (представителей президента в регионах или ключевых отраслях экономики). Это было новым явлением в политологии – сращение «тайной» или «секретной», «специальной», «особой» политической полиции с финансово-промышленными группировками, принимающих чисто цинически консервативную идеологию «возрождения Великой России» (империи, централизованного управления, антизападничества и борьба с демократией как «чуждыми национальным традициям» ценностям). Их опыт и связи с криминальным миром в сочетании с ресурсами как бы легитимного институционального насилия существенно повлияли на этические нормы и атмосферу высшего эшелона руководства страны.

Поэтому в первое постсоветское 10-летие редкие исследования элиты касались в основном смены кадрового состава советской номенклатуры и замены его  новыми людьми,  выяснения характера их политических мотиваций. До этого были лишь отдельные, хотя и в высшей степени интересные,  международные исследования, например, проведенное под руководством  И.Селены «Циркуляция элит в странах бывшего соцлагеря» (1994-1995), давшие нетривиальные результаты о составе и динамике постсоветского руководства на основе анализа биографических материалов – справочников номенклатуры советского и постсоветского времени. В России их проводили наши сотрудники первого ВЦИОМ - (см.:  Головачев Б.В., Косова Л.Б., Хахулина Л.А. Формирование правящей элиты в России. // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения // 1995, №6, с.18-24, 1996, №1, с. 32-38).

Анализ кадровых назначений в центральном аппарате и в регионах в эти годы, проводимой разными политологами, показывал, что процесс смены управляющей элиты не был радикальным и резким:  в переходный период (1990-1998 гг.) основу политического класса составляли кадры советского «производства», постепенно вымываемые и вытесняемые «новыми» людьми из комсомольского актива, теневого бизнеса, «кооператоров», ИТР, научных институтов, медиа, КГБ, военных и т.п.

Но по мере ослабления власти Ельцина все большое влияние приобретали «силовые структуры», описанные В.Волковым в книге «Силовое предпринимательство» (2005; Волков готовил эту работу под руководством Ч. Тилли).

Более широкие и частые исследования  элиты в России начались в сколько-нибудь значительном объеме только после передачи власти от Ельцина к Путину, когда стал вопрос о продолжении курса на реформы и демократию.

Первые годы правления Путина были отмечены широко распространёнными иллюзиями и уверенностью в том, что он будет не просто преемником Ельцина, но и еще более радикальным продолжателем институциональных реформ в стране. Но реальность оказалась иной. И очень скоро, уже с 2001-2002 года говорить о свободной политической конкуренции партии или свободе СМИ уже не приходилось, Взгляды и установки новых, путинских назначенцев были не ясны, что, собственно, и потребовало проведения соответствующих исследований.

Поэтому начавшиеся уже в 2003-2004 годы административные изменения вызвали потребность в изучении настроений и идеологии верхнего и среднего звена бюрократии, руководящего слоя, который, как предполагалось, должен был быть ориентирован на модернизацию всей политической, экономической и социальной сферы. Однако довольно скоро стало ясно, что с приходом Путина начались необратимые изменения – замещение «экономического блока» в руководстве силовиками («милитократией», по определению О.Крыштановской и С.Уайта) и резкий разворот в сторону консервативной идеологии, усиления контроля над экономику и подчинения ее геополитическим соображениям, усиления конфронтации с прежними советскими республиками, ориентированными на интеграцию с Западом (вступление в ЕС, в НАТО  - балтийскими странами, Грузией, Украиной, ЦВЕ и т.п.).

Эмпирические исследования элиты этих лет (новый набор лояльных исполнителей группировки, символически обозначенной именем Путина, – по выражению Ю.Левады, «назначенных быть элитой») показывали отсутствие потенциала развития у новых людей, пришедших с Путиным и нарастание реакционных тенденций в управлении, передел собственности и подавление независимых от власти организаций и движений.

В середине 2000-х годах всякая политическая конкуренция прекратилась; сохранившиеся (допущенные Кремлем) псевдо-партии превратились в каналы вертикальной мобильности для лояльных режиму чиновников, предпринимателей, беспринципных карьеристов,  но сохранили свою роль в качестве механизмов лоббирования отраслевых и региональных бизнес-интересов. Административные реформы, начатые в 2004 году, привели к усиленной централизации бюрократии, что создало массу проблем в эффективности управления. Стремление Администрации президента решать такого рода трудности означали лишь усиление влияния и роли  «людей в погонах»,  дополнительные механизмы надзора и контроля над регионами и бизнесом.  Правоохранительные и судебные институты  стали главными инструментами для передела собственности и расширения контроля власти над обществом, позже начались систематические репрессии в отношении высшего эшелона власти, описанные Н.Петровым в серии статей в «Ведомостях» (2011 -2019 годов).

Путинская администрация президента многократно пыталась создать аналог советской  номенклатуры в виде различных проектов «новых лидеров» России, кадрового резерва и прочее, но пока это не выглядит удачным.

Накопилась  большая литература (как российская, так и западная), касающаяся различных аспектов формирования российского коррупционного режима, связей высшего эшелона руководства с КГБ и криминалом.  Западные исследования путинской элиты опираются на российскую публицистику, журналистские расследования (такие книги, как П.Хлебникова, М. Моммзен,  К.Давиши, М.Галеотти и и др.), частные интервью, публикации Б.Немцова («Путин. Коррупция» и др.), материалы ФБК А.Навального, книги И.Бороган и А.Солдатова, доклады фонда «Досье», публикации Радио свободы, и множество других. Однако при всей своей убедительности они в целом  носят все-таки  очерковый характер.

Более систематически конкретным  анализом циркуляции элиты (в том числе – отслеживанием персональных назначений и перемещений), конфликтами между разными фракциями руководства или ведомствами и т.п. занимаются различные центры, фонды и политтехнологические компании (Фонд «Либеральная миссия», Фонд «Петербургская политика»,  „Минченко консалтинг“ - http://www.stratagema.org/), «Николло-М», одно время  - Комитет гражданских инициатив и другие политтехнологические организации).

Я сдержанно оцениваю работы российских университетских политологов, вроде В.Гельмана или О.Гаман-Голутвиной, поскольку, на мой взгляд, они лишены оригинальности и не ведут собственных исследований, заняты, в лучшем случае, осторожным пересказом идей западных транзитологов, в свою очередь пользующихся вторичными данными. Но, к сожалению, по настоящему оригинальных идей в объяснении природы российского режима в его отличиях от других недемократических режимов,  нет.

Можно было бы пожелать более сложной и углубленной интерпретации механизмов кооптирования во власть, идеологии властных структур, их представлений о будущем и т.п.

Мне представляется важным для понимание роли различных «институтов» при Кремле, занимающихся разработкой «национальной стратегии»  России обратить внимание на такие центры, как РИСИ, Институт национальной стратегии и т.п. Учет их деятельности многое дает для понимания характера, идеологии и целей  нынешнего российского руководства.

Подытожу все сказанное выше: исследования элиты и ее циркуляции ведутся в России, используются разные методические подходы и теории ее интерпретации.

Я бы также порекомендовал включить в материалы курса ряд исследований российских элит, проведенных в разные годы для построения программу такого курса.

Паппе Я. «Олигархи». Экономическая хроника 1992-2000. — М.: Издательский дом ГУ-ВШЭ, 2000; Паппэ Я. Ш., Галухина Я. С. Российский крупный бизнес: первые 15 лет. (Экономические хроники 1993–2008 гг.). М., Издательский дом ГУ-ВШЭ, 2009. .

Крыштановская О. Анатомия российской элиты М.: 2005.

Региональная элита в современной России. М., 2005. Сб.статей

Волков В.В. Силовое предпринимательство: экономико-социологический анализ. Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2005; Волков В. Силовое предпринимательство, ХХI век. Экономико-социологический анализ. Издательство ЕУ в СПБ.2012.

Гудков Л., Дубин Б., Левада Ю. Проблема «элиты» в сегодняшней России. Размышления над результатами социологического исследования. М., Фонд «Либеральная миссия», 2007.

Афанасьев М.Н. Российские элиты развития: Запрос на новый курс. — М.: Фонд «Либеральная миссия», 2009.

Галеотти М. Гидра Путина. ECFR, 2016.

Цикл статей Н.В. Петрова: Петров Н.В. Российское управление: между номенклатурой и элитой - https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2011/05/11/nomenklatura_i_elita

Петров Н. https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2016/07/25/650380-postroenie-silovikov

05 сентября 2017; Петров Н. 20 лет Путина: трансформация элиты

 - https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2019/08/16/808927-20-putina-transformatsiya; Петров Н. Методы репрессий отрабатываются в регионах - https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2017/09/06/732503-metodi-repressii; Петров Н. Новая номенклатура: Матрешки перемен матрешки перемен. - https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2016/11/08/663925-matreshki-peremen;

. Петров Н. Новая номенклатура: принятие решений. -https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2016/08/24/654236-novaya-nomenklatura-prinyatie-reshenii;  Петров Н. Репрессии стали механизмом контроля элит - https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2017/08/30/731537-repressii-kontrolya-eliti

Новая номенклатура:  от Брежнева к Сталину - https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2016/08/08/652063-novaya-nomenklatura-brezhneva-stalinu

Кынев А. Губернаторы в России: между выборами и назначениями. М., Либеральная миссия, 2020 - Gubernatory_v_Rossii___mezhdu_vyborami_i_naznacheniyami.pdf

Karen Dawisha.  Putin's Kleptocracy: Who Owns Russia,    Simon & Schuster, 2014

Мargareta Mommsen, Angelika Nußberger.  Das System Putin. Gelenkte Demokratie und politische Justiz in Russland. Beck, München 2007,

Мargareta Mommsen.  Wer herrscht in Rußland? Der Kreml und die Schatten der Macht (= Beck'sche Reihe. Bd. 1413). 2. durchgesehene und erweiterte Auflage, Beck, München 2004. + Моммзен М. Российский политический режим: неосоветский авторитаризм и патронажное президентство /Неприкосновенный запас, 2010, №6.

Сургуладзе П. Ислам в России

Данное эссе или лекция автора представляется мне вполне взвешенным и адекватным изложением указанной проблематики. Автор, насколько я могу судить, не будучи специалистом по исламу, владеет необходимым объемом знаний по этой теме.  Эссе хорошо выстроено в композиционном плане, предоставляя студенту общие сведения, как о состоянии исламоведения в России, так и о наиболее авторитетных исследователях в этой области и научных центров, занимающихся этой тематикой.

Очень полезным является и краткое изложение вероучения и   характеристика основных течений в исламе с отсылками к актуальной ситуации в России. Автор справедливо подчеркивает разнородность существующих форм ислама в России и их связь с этническими и этнотерриториальными интересами разных групп, конфликтами, с проблемами этнонациональной идентичности, обострившихся после распада СССР, появлением этнического или антирелигиозного терроризма.  Учитывая краткость эссе, хотел бы отметить важность упоминаний в тексте об истории отношений российского правительства с мусульманским населением (как в царское время, так и в 30-е годы прошлого века), что дает некоторую перспективу для понимания данной тематики.

Чтобы я считал бы важным для дальнейшего развитии этой темы как программу лекционного курса:

1. Подчеркнуть социальные условия и характер ислама в разных регионах и социальных слоях и группах: так, например, ситуация очень различается, если сравнивать мусульманство сельского населения в Татарстане или Башкирии, где стертый и очень вырожденный ислам является рутинной частью этнического образа жизни (элементами адата) или коллективной идентичности, и, напротив, появление более радикальных форм исламского движения в городах тех же республик на фоне общей секуляризации городского населения. Ислам здесь соединяется с этнической консолидацией национальной элиты.  Здесь можно наблюдать явное возрождение и активацию религиозной жизни после распада СССР и открывшихся возможностей получения религиозного образования религиозно настроенной молодежи в специальных исламских институтах в странах Ближнего Востока. Если в 1988 году официально действовали лишь  211 мечетей, то к 1996 году их было уже 2350. Открытие границ позволило мусульманам  совершать хадж, издавать необходимую религиозную литературу и пр. Возникли многочисленные образовательные учреждения (как высшего, так и среднего духовного образования) и самодеятельные кружки по изучению ислама.

2. От положения дел в Поволжье и в Сибири существенно отличается ситуация в разных республиках Северного Кавказа, где явно усилились напряжения между организациями так называемого «традиционного ислама», вполне лояльных советскому и постсоветскому государству в целом, местным властям в частности, и так называемым «чистым исламом» - новыми движениями «ваххабистского» или сулафитского толка.

3. Общая численность мусульманского населения в России (20 млн. человек), приводимая Духовным управлением мусульман в России, хотя и выглядит правдоподобно, но вряд ли адекватно отражает степень распространения ислама и интенсивность религиозного сознания. Эта цифра явно завышена (так же, как и число православных верующих, называемое РПЦ). В значительной мере данные такого рода носят формальный характер, указывая на принадлежность жителей к регионам с преимущественно исламским вероисповедованием, но не реальную религиозность или соответствующее поведение. Данные общероссийских репрезентативных опросов   устойчиво дают примерно 7% взрослых респондентов (от 18 лет и старше), считающих себя принадлежащих к исламским религиозным течениям. За 20 лет этот показатель вырос почти в два раза (с 4% в 2001 г.).  Но это почти вдвое меньше, чем численность сторонников ислама в заявлениях  . Можно предположить, что мы имеем дело с неявными процессами секуляризации, когда в условиях модернизации и глобализации акцент на религиозной идентичности оказывается значимым лишь для меньшинства.

4. Более явно отметить влияние первой и второй чеченских войн на изменение отношений между разными поколениями мусульман на Кавказе: влияние войны в Чечне (в меньшей степени – в некоторых районах Дагестана) нашло отражение   в эрозии и одновременно – в некотором снижении традиционного авторитета старейшин и, соответственно, росте авторитета боевиков (то есть молодых приверженцев радикального ислама, входящих в теневые и неформальные организационные структуры, вплоть до вооруженных соединений). Последствия двух войн, которые продолжались более 12 лет) привели к противоречивым изменениям всей системы повседневного уклада жизни.  Наряду с явными признаками модернизации и секуляризации (в Дагестане, Ингушетии) можно фиксировать и вторичную архаизацию жизни, усиление социального контроля внутри некоторых общин в Чечне и других регионах.  Как в свое время афганская война, приведшая к появлению ваххабизма в южных республиках СССР (Узбекистане и Таджикистане), продолжительная война на Кавказе радикализировала идеологические  течения  в исламе и активизировала различия между мелкими этноконфессиональными образованиями.  Следует подчеркнуть негативный характер действий федеральных силовых структур, провоцирующих насилие и вызывающих ответные действий религиозных радикалов. «Борьба с терроризмом» стала оправданием общего усиления цензуры и ограничения свободы независимых общественных организаций по всей стране. Примечательно, что среди осужденных за «экстремизм» большинство составляют мирные исламисты нетрадиционного толка. Проблема сепаратизма, получившая актуальность в первой половине 90-х годов (на фоне слабости новой российской власти) фактически снята с повестки дня после второй чеченской войны и ее ужасающих итогов.

5. Было бы, с моей точки зрения, правильным рассматривать отдельно проблематику миграции из республик Средней Азии и  возрождение ислама в Поволжье и . Хотя приезжающие оттуда и являются в какой-то степени носителями повседневной исламской культуры, большая часть из них не остаются в России, а потому не представляют особых трудностей в отношениях с окружающим населением. Несмотря на явное существование ксенофобии у русских (прежде всего в крупных городах России, особенно в Москве), отношения с мигрантами крайне редко затрагивают собственно религиозный план. Характер поведения и взаимодействия мигрантов с населением лишен очень важных моментов: религиозные установки или верования приезжих никак не связаны с претензиями на автономию и требованиями равноправия или учета их особых интересов. Агрессия, если и возникает, то исходит от русских националистов, которые не затрагивают собственно конфессиональных моментов и вопросов.

6. Я бы также отметил влияние депортации «наказанных» народов Северного Кавказа (чеченцев, ингушей и др.), репрессий и многолетней ссылки на повышение роли ислама как фактора выживания этих этнических групп, архаизации и консолидации внутригрупповых отношений, что спустя одно-два поколения дало мощный всплеск сепаратизма и радикализации самого ислама.

7. И последнее соображение: наблюдаемое в настоящее время заметное снижение числа терактов и интенсивности вооруженного противостояния исламистов и федеральных сил на Кавказе связано с политикой последовательного выдавливания радикальных боевиков (часто вместе с семьями) и целых группировок в Сирию и их там уничтожение.