ТРИ ИСТОЧНИКА И ТРИ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ РАШИЗМА

 Данное эссе является препринтом предисловия в книге: Sergei Medvedev. A War Made in Russia. Cambridge, Polity Press, 2023

Полномасштабная война в Украине, развязанная Россией в 2022 году (прокси-война на территории Украины шла уже с 2014 года) – эпохальное, катастрофическое событие, значение которого выходит далеко за пределы постсоветского  региона и даже Европы. По сути, это мировая война, которая изменит весь глобальный ландшафт безопасности, роль НАТО и ЕС, переоценит роль США и решит судьбу не только Украины, но и самой России, страны-агрессора. 24 февраля Владимир Путин фактически столкнул лавину, которая уносит с собой страны, институты и сотни тысяч человеческих жизней, события приобрели неуправляемый характер, и пока непонятна точка, в которой эта лавина остановится.

В этом контексте важно понять, в чем причина происшедшей и продолжающейся катастрофы. Была ли она  случайна или неизбежна, заложена всей логикой исторического развития Российской Империи, Советского Союза, постсоветского пространства? С одной стороны, велик соблазн увидеть в ней историческую случайность, выпадающую из трендов постсоветского развития, следствие безумия и неадекватности Владимира Путина, нарастающей после ковидной изоляции, или свидетельство психологических травм российских элит, одержимых ресентиментом, пост-имперским синдромом и комплексом неполноценности. Однако гораздо более важным представляется увидеть попытка увидеть «метод в этом безумии», используя шекспировскую фразу, найти закономерность в катастрофе, вписать ее в логику русской истории, в фазы жизни и смерти Российской Империи, в структуры российской политики, общества и массового сознания. Иными словами, это попытка обнаружить объективный характер этой войны: она долго готовилась, прорывая свой ход в толще времени, и вышла на поверхность в виде путинского государства, развязавшего самую масштабную и кровопролитную бойню в Европе со времен Второй Мировой.

В данном эссе я выделяю три структурных элемента российской политической культуры, которые были акцентированы и институализированы в России 21 века, превращены в идеологию, и стали основополагающими для развязывания и легитимации этой войны.

1. Политика тела: насилие как правило игры

Первая составляющая здесь – это практики насилия, пронизывающие все российское общество, от семьи и школы до государственных учреждений. Российское общество в этом смысле архаично, основано на традиционных иерархиях власти, силы и подчинения; в парах родители-дети, учитель-ученик, начальник-подчиненный, муж-жена. Несмотря на советскую модернизацию 20 века и постсоветскую эмансипацию во многих областях жизни, особенно в крупных городах, практики насилия и подчинения по-прежнему широко распространены, и об этом рассказывают несколько первых эссе.

Характерный пример горизонтального, распространенного насилия в обществе – дорожное движение на российских улицах и магистралях. Это не просто перемещение в пространстве, где все равны перед законом и правилами и сообща оптимизируют движение и минимизируют риски; это постоянное уяснение статусов, воспроизведение сложной системы иерархий, в зависимости от марки и стоимости машины, мощности двигателя, номерных знаков, наличия спецсигналов, это постоянная борьба за уважение и доказательство собственного статуса, в ходе которой участники поднимают ставки и максимизируют риски – отчего на российских улицах такое высокое количество мелких аварий.

Насилие тонким слоем размазано по российской жизни, нормализовано и легитимировано – неслучайно Владимир Путин раз за разом в своих популистских высказываниях обращается к фигуре насилия, давая ему высшую государственную санкцию и получая поддержку большинства населения: начав свою президентскую карьеру с призыва «мочить террористов в сортире», он повторяет мантру о том, что «слабых бьют» и призывает «бить первым». Насилие является основным способом действий институтов власти и правопорядка – полиции, армии, тюрьмы, ФСБ. Одним из самых частых разоблачений последнего десятилетия в путинской России, помимо множества видео Алексея Навального о коррупции в высших эшелонах власти, стали свидетельства пыток в тюрьмах, исправительных колониях и отделениях полиции: каждые несколько месяцев публике представлялись шокирующие видео издевательств над заключенными со стороны полицейских, следователей, сотрудников колоний. Всякий раз общественность требовала расследования и наказания виновных, но каждый раз государство безмолвствовало, ограничиваясь лишь формальным отстранением от должности исполнителей или переводом их в другое место службы – и пыточный конвейер продолжал свою безостановочную работу.

Точно так же растущая жестокость полиции при разгоне митингов оппозиции в последние 10 лет – пробитые головы, сломанные ноги, избиения демонстрантов вне зависимости от возраста и пола, от 15-летних подростков до 80-летних бабушек – никаким образом не ограничивалась законом, и находила лишь поддержку и одобрение властей: известен призыв пресс-секретаря Путина Дмитрия Пескова «размазать печень демонстрантов по асфальту», а глава Росгвардии Виктор Золотов пригрозил избить ведущего российского оппозиционера Алексея Навального, превратив того в «сочную отбивную».

В целом, за последнее десятилетие, с «Болотного дела» в 2012 году до вторжения в Украину в 2022м, российское государство во всех смыслах стало активно работать с телом нации. Это не только расширение репертуара пыток и полицейского насилия, но и в целом заявление государством права на физическое тело гражданина. Как было сказано выше, частью авторитарного поворота в России годов стала биополитика власти, в терминах Мишеля Фуко: государство стало регулировать и регламентировать телесность, проводить активную демографическую, гигиеническую, санитарную политику, вмешиваться в вопросы сексуальности, воспитания детей, пищевого рациона, гигиены. Население превратилось для государства в еще один стратегический ресурс («вторая нефть», по ироничному русскому выражению) – но не как человеческий капитал, а как атрибут великой державы и резерв для вооруженных сил. Неслучайно Владимир Путин не раз говорил о своей мечте иметь в России население в 500 миллионов человек – в настоящий момент оно около 140 миллионов.

Важным эпизодом в российской «политике тела», во многом подготовившем войну в Украине, была эпидемия ковида, острая фаза которой пришлась на 2020–2021  годы. Российская власть фактически провалила борьбу с пандемией: несмотря наличие в стране механизмов эффективной противоэпидемической защиты, доставшихся в наследство от советских времен, и на то, что Россия одной из первых в мире создала эффективную вакцину  Sputnik-V, она не смогла обеспечить необходимые темпы вакцинации и оказания медицинской помощи за пределами Москвы: в итоге, в России был зарегистрирован один из самых высоких в мире показателей избыточной смертности (свыше 1 млн человек за 2020-2021г). В отличие от развитых стран, российское правительство и региональные власти не оказали населению сколько-либо значимой материальной поддержки, что привело к фактическому срыву карантинов и локдаунов и одновременно обрушило частный сектор экономики. Безразличие государства к здоровью населения наложилось на безразличие самих людей к своему здоровью и безопасности: уровень ковид-отрицания и антивакцинаторства в России также был одним из самых высоких в мире. Ковид научил российские власти важной вещи: в условиях тотального недоверия, социальной атомизации и краха институтов можно пренебречь жизнями населения ради сохранения иллюзии «нормальности» и «социальной стабильности» -- население покорно, инертно, фаталистично и готово на любые жертвы.

Одновременно пандемия ввела страну в состояние перманентного «чрезвычайного положения», «войны с вирусом», приучила к ежедневному подсчету жертв. Под предлогом санитарных мер была полностью запрещена уличная протестная активность, вплоть до одиночных пикетов, внедрены новые техники фальсификации на выборах (досрочное, надомное голосование, самодельные избирательные участки – так называемое «голосование на пеньках»). Президент Путин на много месяцев изолировался от страны и от ближайшего окружения в бункере – все приближающиеся к нему обязаны были проходить двухнедельный карантин – возможно, это бункерное заточение еще больше оторвало его от реальности и подтолкнуло к решению о начале войны.

«Телесный поворот» в российской политике, который исследуется в  первой главе книги, во многом подготовил войну в Украине. Политика была введена в режим физиологии и биологии, поставлена на грань «голой жизни» -- будь то в тюремных пытках, жестоких разгонах митингов или в ковидных госпиталях; здесь можно вспомнить и попытку отравления Алексея Навального в 2020 году, и его борьбу за жизнь. Насилие, смерть и полувоенное положение были  нормализованы в российской жизни, стали повседневной практикой. В этих условиях в феврале 2022 года Россия развязала войну, которая по уровню жестокости, количеству жертв среди мирного населения и числу беженцев, по признакам геноцида и биологического истребления украинской нации (массовые изнасилования украинских женщин, фильтрация украинцев в российских лагерях, вывоз и насильственное усыновление украинских детей) стала беспрецедентной со времен немецкого нацизма и Второй Мировой. Но, по сути, эта жестокость стала лишь проекцией и расширением той политики тела, которая уже долго время осуществлялась в самой России. 

2. Политика памяти: «можем повторить»

Второй важнейший элемент этой войны – это память, ностальгия и историческая политика, которую активно проводит российская власть. У политики памяти много аспектов – от создания пространств имперской ностальгии, типа парка «Зарядье» у стен Кремля, до разгрома альтернативных проектов памяти, поднимающих неудобные вопросы прошлого, к примеру, общества «Мемориал». Но главный элемент – это, конечно, миф о Великой Победе 1945 года, который фактически стал государственной идеологией.

В последние десять лет политика памяти сделалась механизмом построения авторитарного режима в России и инструментом ее внешней политики, а сам Путин превратился в историка-любителя, регулярно пишущего пространные пафосные статьи на темы Второй Мировой. Государственная пропаганда умело использовала советскую ностальгию и постимперский  ресентимент, чтобы создать целостный нарратив истории России с упором на военные победы и с оправданием былых преступлений России, таких как пакт Молотова-Риббентропа 1939 года, расстрел польских офицеров и интеллигенции в Катыни в 1940г., вторжение в Венгрию в 1956г. и в Чехословакию в 1968г. или колониальная война СССР в Афганистане в 1979-1989 гг. – все эти акты сейчас реабилитируются и объявляются соответствующими интересам державы. Историческая память в России была присвоена государством и использована для легитимации правящего режима, а в новую редакцию Конституции РФ в 2020г. была внесена отдельная статья 67.1, в которой говорится, что «Российская Федерация обеспечивает защиту исторической правды», что бы под этой правдой ни понималось.

Путинизм, по сути, является видом ретро-политики; потерпев неудачу с первоначальными планами по модернизации России и сближению с Западом в 2000-2003гг., Путин начал обращаться к прошлому как к основному источнику легитимности, как к силе мобилизации и консолидации населения. Зигмунт Бауман называет такую политику «ретротопией»,[1] а Светлана Бойм пишет об «эпидемиях ностальгии», которые конструируют воображаемое прошлое как политический миф.[2] В целом, это совпадает с глобальной «модой на память», «мемориальной эпохой», о которой писал еще Пьер Нора: столкнувшись с миром риска, неопределенности и распада традиционных институтов, нации обращаются к прошлому как к единственной надежной опоре идентичности.

В российском случае прошлое сконцентрировалось во Второй Мировой войне и в Победе 1945 года, которая стала для нации основополагающим мифом и новой религией. В ней есть место культу предков – жители регулярно устраивают крестные ходы под названием «бессмертный полк», на которых, словно иконы, несут портреты героев Второй Мировой, обращаются к ним в сложную минуту, изучают их биографии. В военном парке «Патриот» под Москвой сооружен целый храм, посвященный Победе – диаметр его купола 19,45м в честь 1945 года, ступени паперти отлиты из немецкого трофейного оружия. По праздникам в парке «Патриот» сооружают копию немецкого Рейхстага из фанеры, и реконструкторы в исторической военной форме штурмуют его. Культ победы стал перформативным народным движением под названием «победобесие» -- родители наряжают детей в гимнастерки времен войны, переделывают детские коляски и велосипеды в игрушечные танки, учат их петь военные песни и изображать красноармейцев.

В этом смысле война России в Украине есть ничто иное как гигантская историческая реконструкция: характерно, что на первом ее этапе, захвате Донбасса в 2014–2015 гг., сепаратистами командовал известный реконструктор Игорь Гиркин (Стрелков), который даже использовал сталинские приказы 1941 года, чтобы расстреливать людей. В 2022 году историческая реконструкция пошла еще дальше: Россия устроила косплей Великой отечественной – первоначальной целью войны была заявлена абсурдная «денацификация Украины», в которой Россия играла роль Советского Союза времен Второй Мировой, а Украине была отведена роль фашистской Германии; символическая «война памяти» превратилась в самую настоящую горячую войну. И неслучайно, что главой делегации России на мирных переговорах в первые недели войны был бывший министр культуры Владимир Мединский, известный своими апологетическими трудами об исторической памяти и «мифах о России» -- без исторической политики, ностальгии по Империи и мифа о Победе этой войны бы не было. 

3. Война как национальная идея

И наконец, третья составляющая этой войны – это ее нормализация российским обществом и элитой, принятие ее в качестве естественного состояния. Для многих это стало главным откровением 2022 года: даже не само нападение на Украину 24 февраля, которое многократно предсказывалось, ожидалось и готовилось несколько лет, но реакция общества, которое приняло эту войну как должное. В марте-апреле 2022г. ожидалось, что провал блицкрига и первые военные поражения России, волна западных санкций и обвал рубля, наконец, ужасы самой войны и первые тысячи погибших откроют россиянам глаза, приведут к недовольству элит и если не к волнениям, то к социальной и политической нестабильности. Однако этого не произошло. На долгие майские праздники россияне, как принято, поехали на дачи и шашлыки, шумно отпраздновали День Победы 9 мая, и вернувшись домой, продолжили жить, как ни в чем не бывало. Рубль укрепился, казна стала получать сверхприбыли  от экспорта подорожавших углеводородов (нехитрая арифметика – Россия тратила на войну полмиллиарда долларов в день, а получала от экспорта миллиард), санкции показались не так страшны, и большинство населения продолжило жить, как прежде, работать, растить  детей и радоваться жизни, словно не замечая того, что их страна разрушает украинские города, убивает, пытает и насилует тысячи людей, а миллионы делает беженцами. Журналист Маша Гессен нашла для этого точный образ – пассажиры летят в комфортабельном самолете, который в то же время бомбит города под крылом.[3]

Это свидетельствует о принципиально новом состоянии постсоветского общества, достигнутом в ходе путинского двадцатилетия с его антизападной пропагандой, милитаризмом, репрессиями и уничтожением политических и гражданских институтов. Вместе с тем его еще нельзя назвать тоталитарным, в нем отсутствует идеологическая мобилизация. Скорее, можно говорить о трех уровнях: демобилизация общества, мобилизация элиты и легитимация власти. С одной стороны, общество введено в состояние анабиоза и охотно апотребляет пропагандистские клише о том, что Россия ведет не войну, а «специальную операцию», а Украину захватили «нацисты», которые убивают своих же жителей. При всей абсурдности этой картины она дает обывателю психологический комфорт, непротиворечивую версию событий и возможность существовать в режиме повседневности. Выход за рамки этого мифа будет означать крушение всей картины мира, и люди бояться даже думать на эту  тему. Конформизм российского человека был воспитан столетиями сосуществования со злым и ревнивым государством и особенно усилился в путинскую эпоху, когда власть нашла эффективные способы поощрять лояльное поведение и репрессировать несогласие. Протест в обществе диффузен и неартикулирован, и там, где он локализуется (все более редкие митинги и массовые акции, местные избирательные кампании, соцсети и оппозиционные СМИ), власть применяет точечную и концентрированную репрессию, так что люди в России сегодня даже боятся произносить само слово «война».

С  другой стороны, управленцы, встроенные в распределительные цепочки российского бюджета (к 2020м годам экономика уже на 2/3 огосударствлена), живут по законам мобилизации: директора школ и бюджетных учреждений, ректоры университетов, главврачи больниц, режиссеры театров организуют своих работников в колонны поддержки, собирают деньги для фронта, занимаются наглядной агитацией – бюджетное сословие, подобно армии, исполняет волю власти. На верхних этажах элиты также активно включаются в новые задачи по импортозамещению, сглаживанию эффекта санкций и управлению экономикой военного времени, и наконец, на самом верху, в «золотой тысяче» российской элиты речь уже идет о персональной лояльности  и страхе наказания за сомнения и критику; любая попытка «сойти с корабля» воспринимается здесь как предательство; пример – вероятное отравление бывшего вице-премьера правительства при президенте Ельцине и бывшего директора госкорпораций при Путине Анатолия Чубайса, уехавшего из России и экстренно госпитализированного в Италии с редким неврологическим диагнозом.

И наконец власть, вопреки алармистским прогнозам в самом начале войны, пока что лишь упрочивает свою легитимность и получает мандат на продолжение военных действий от элит и большей части населения: несмотря на очевидные искажения в социологических опросах военного времени можно уверенно говорить о том, что большинство россиян либо прямо поддерживает эту войну, либо принимает ее как неизбежность, либо, что чаще всего, вообще игнорирует ее, выносит за рамки своего восприятия. В России сложился уникальный военный консенсус: заглушив голоса несогласных, война в Украине становится консолидирующей платформой для населения и власти. Как резюмировал директор Эрмитажа Михаила Пиотровский в скандальном интервью в июне 2022 года, «С одной стороны, война — это кровь и убийство, а с другой — самоутверждение людей, самоутверждение нации». И в этом смысле война с Украиной дает новое определение русской национальной идеи: страна искала ее тридцать лет, блуждая по пустыне постсоветского транзита, и нашла в таком извращённом виде: в этой войне путинская Россия обретает свою завершенную форму. «Чрезвычайное положение», которое Путин выстраивал на протяжении всего своего правления, получает свое окончательное выражение в «специальной военной операции»: собственно, все правление Путина – от взрывов домов в 1999г. до Олимпиады в Сочи, аннексии Крыма и изменения Конституции в 2020г. было одной непрекращающейся «спецоперацией», и сейчас она вышла за пределы России.

И здесь заключена главная опасность: Россия превратилась в главного экспортера войны в мире. В этом, видимо, и заключалась стратегическая цель Путина – если покойный Михаил Горбачев успешно обезвредил советскую угрозу и получил «мирный дивиденд», то Путин возродил «русскую угрозу» и ищет военных дивидендов. По его мнению, играя из позиции слабости, Россия должна непрерывно повышать риски для окружающих. Он открыто говорил об этом накануне вторжения, в конце 2021 года, заявив, что на Западе возникло «известное напряжение» из-за действий России, и цель российской политики – «чтобы это состояние у них сохранялось как можно дольше».[4] Затем мысли своего патрона развил бывший главный идеолог Кремля Владислав Сурков, опубликовав статью «Куда  делся хаос: распаковка  нестабильности», в которой он утверждал, что Россия должна стать «экспортером хаоса» во внешний мир: накопившуюся в стране энтропию России следует «экспортировать для утилизации на чужой территории».[5]

Эти заявления – свидетельство стратегической слабости: не в силах обеспечить мир и стабильность, Россия в 21 веке стала специализироваться на производстве риска как на способе заявить о своих интересах, поднять свой глобальный статус и устрашить предполагаемых соперников. К 2020м годам она окончательно растеряла экономическую, дипломатическую – а как показали первые месяцы войны с Украиной и военную мощь, привлекательность социальной модели, научный и инновационный потенциал, достижения в космосе, а после сочинского допингового скандала – и в спорте. Из всех элементов российской «мягкой силы» остались только страх и умение провоцировать напряженность. На протяжении последних двадцати лет это выражалось в затягивании конфликтов и в создании по южному и западному периметру России «антисанитарных зон» из токсичных территорий – от Абхазии и Южной Осетии (а теперь еще и возобновившегося конфликта в Карабахе) через Крым, Донбасс и Приднестровье – к Беларуси, где террористический режим шантажировал Европу то потоками мигрантов, то прекращением нефтегазового и автомобильного транзита.

Но в феврале 2022 года эта стратегия провоцирования конфликта вылилась в открытую войну – причем в первые же недели эта война эскалировала от регионального конфликта в общеевропейский, с угрозами России в адрес Молдовы и балтийских стран, с заявками на вступление в НАТО Финляндии и Швеции, и в глобальный конфликт, учитывая западные санкции против России, американские поставки оружия Украине и влияние войны на мировые энергетические и продовольственные рынки. Глобализация России состоялась, но лишь в одном качестве – на правах глобальной проблемы, как источника войны.

4. Обыкновенный рашизм

Политика тела, культ мертвых и культ войны – три классические составляющие фашизма. К ним можно добавить культ государства, обожествление правителя, идеологию реванша и великодержавности, а также яростную антилиберальную и антизападную риторику. Как заметил в своей известной статье «Мы должны сказать это. Россия – фашистская страна» историк из Йельского университета Тимоти Снайдер, «люди спорят, порой ожесточенно, о том, что представляет собой фашизм. Но сегодняшняя Россия отвечает большинству критериев, применяемых учеными».[6]

И в самом деле, с самого начала войны, которую Россия объявила крестовым походом за «денацификацию Украины», она сама выказывала все признаки фашизма, от доморощенной полусвастики, буквы Z, которой маркировалась российская военная техника, участвующая во вторжении и которая стала символом нового режима, изображенным на майках, плакатах, фасадах зданий, до идеи «скреп», объединяющих традиционных ценностей, точным соответствием которых служит итальянское слово il fascio, фасция, древнеримский ликторский пучок розог с топором, перевитый лентой, отчего и произошло слово «фашизм». Зрелище российских колонн бронетехники, идущих по полям Украины, сжигающих города и убивающих мирных жителей, до боли напоминает кадры военной хроники 1941–1943  года, когда точно так же Украину давили танки Вермахта.

Более того, признаки геноцида украинской нации, развернутые Россией в ходе этой войны – убийства по этническому признаку, массовые изнасилования украинок, раздевание людей догола и инспектирование тел на предмет татуировок в фильтрационных лагерях, угон украинских семей на работы в Россию и отъем украинских  детей для усыновления российскими семьями – все более напоминают отношение к евреям и низшим расам в Третьем Рейхе, что позволило лондонскому политологу Владимиру Пастухову предположить, что российский фашизм эволюционировал от итальянской модели корпоративного государства к немецкой версии тоталитарного государства, нацизму.[7] Это подтверждается и программными статьями в российских государственных СМИ, например, нацистским манифестом политтехнолога Тимофея Сергейцева на сайте информационного агентства «Новости» в апреле 2022г., в котором он призывает полностью истребить украинскую культуру и идентичность, «деукраинизировать» Украину.[8]

При этом, однако, в так называемом российском фашизме отсутствует ключевой элемент этой социально-политической системы – способность общества к мобилизации. Да, директора школ выстраивают учеников буквой Z на торжественной линейке, водители автобусов по приказу начальства наклеивают ту же букву на борта машин, а депутаты Госдумы, пропагандисты на телевидении и бывший президент Дмитрий Медведев ежедневно выдают классические образцы фашистской риторики – запомнился лидер ЛДПР Леонид Слуцкий на похоронах пропагандистки Дарьи Дугиной в августе 2022г, скандировавший лозунг «одна страна, один президент, одна победа», который многим напомнил классический ein Reich, ein Volk, ein Führer. Но при этом российская армия испытывает огромные сложности с набором новых военнослужащих по контракту – несмотря на массированную пропагандистскую кампанию и большие по российским меркам зарплаты, желающих идти на войну с Украиной нет, новых контрактников набирают по тюрьмам (обещая заключенным помилование через полгода), среди бездомных и деклассированных элементов, а в так называемых «народных республиках» Донецка и Луганска, оккупированных Россией с 2014 года, мужчин призывного возраста просто отлавливают по улицам и силой забирают в ополчение.

Проблема в том, что классический фашизм 20-го века – это продукт массового индустриального общества, а путинизм – это постсоветское, постиндустриальное и пост-массовое общество, основанное на демобилизации и атомизации; деполитизация населения и неспособность к коллективному действию являются одним из главных достижений путинского двадцатилетия. Это общество, устроенное по законам спектакля и перформанса, основным инстинктом которого является не горение и пассионарность, а стабильность и комфорт. Фашистские символы и лозунги провисают в пустоте, большинство населения готово поддерживать войну в  режиме аккламации и символического потребления, но не готово идти умирать ради целей имперского величия. 

Очевидно, что мы сталкиваемся с уникальным историческим феноменом: «рашизмом»,  постмодернистским изводом фашизма, сконструированным на исторической и идеологической основе российского общества в эпоху зрелого путинизма. Фашизм по версии Путина в лучшем случае требует уточняющей приставки. Американский философ Михаил Эпштейн предложил называть его «шизофашизмом», «фашизмом под маской борьбы с фашизмом», расколотым мировоззрением, своего рода карикатурой на фашизм -- но опасной, агрессивной карикатурой.[9] Можно также назвать это карго-фашизмом по аналогии с «культом карго»: туземцы берут внешнюю форму явления, его символику, и фетишизируют ее, наполняя собственным содержанием. За многие столетия взаимодействия с Западом и догоняющей модернизации Россия преуспела в имитации западных институтов и социально-политических форм; в данном случае Россия воспроизводит эстетику тоталитарного строя 20 века одновременно с мечтой о немецком орднунге, эффективности и дисциплине. Парадоксальным образом, при всей риторической «борьбе с фашизмом», в России существует своеобразная ностальгия по фашизму, связанная с культовым советским телевизионным сериалом 1970-х годов «Семнадцать мгновений весны». В нем изображен вымышленный советский разведчик полковник Исаев, работавший в фашистской Германии под именем Макса Отто фон Штирлица, штандартенфюрера СС. Умело снятое в студийных декорациях шпионское кино, по сути, было идеологической диверсией в недрах советского сознания, представляя нацистов человечными персонажами, а штандартенфюрер СС, сыгранный Вячеславом Тихоновым, надолго стал кумиром советских женщин. С того времени в массовом сознании закрепился образ загадочного разведчика, и когда после кризиса 1990-х и дефолта 1998г. в России сформировался запрос на лидера-силовика, Владимир Путин идеально вписался в образ немногословного и решительного Штирлица. И не случайно в 2022 году, в разгар войны в Украине в Москве перед штаб-квартирой Службы Внешней Разведки (СВР) открылся памятник Штирлицу, идеальному советскому человеку и одновременно офицеру СС.

Эта схожесть советского и гитлеровского тоталитаризма (за их публичное отождествление в современной России положен тюремный срок) позволяет дать еще одно определение современного российского режима: это ретро-фашизм, подобно тому, как вообще путинизм является ретро-политикой, основанной на образцах из прошлого – но воскрешая сталинизм и террористические практики НКВД, он одновременно воскрешает и фашизм, что явственно показала нынешняя война. И это поднимает фундаментальную проблему мировой истории, тот факт, что Вторая Мировая война была не закончена, союз западных демократий победил лишь одну ипостась тоталитарного зла, стремящегося захватить мир, Германию и ее союзников, – но в числе победителей оказалась другая тоталитарная держава, которая 77 лет спустя возродилась в фашистском обличье и снова хочет переустроить мир по своим правилам. И в этом смысле война в Украине – это продолжение незавершенной Второй Мировой.

[1] Zygmunt Bauman, Retrotopia. Cambridge: Polity Press, 2017

[2] Svetlana Boym. The Future of Nostalgia. New York: Basic Books, 2001

[3] Masha Gessen, “The Russians Fleeing Putin’s Wartime Crackdown”, New Yorker, March 28, 2022.https://www.newyorker.com/magazine/2022/03/28/the-russians-fleeing-putins-wartime-crackdown

[4] Extended Meeting of the MFA Collegium, 18 November 2021. http://kremlin.ru/events/president/news/67123

[5] Vladislav Surkov, “Kuda delsya khaos? Raspakovka stabilnosti.” [Where Has Chaos Disappeared? Unpacking Stability]. Aktualnye kommentarii, 20 November 2021. https://actualcomment.ru/kuda-delsya-khaos-raspakovka-stabilnosti-2111201336.html

[6] Timothy Snyder. “We Should Say It. Russia Is Fascist.” New York Times, May 19, 2022. https://www.nytimes.com/2022/05/19/opinion/russia-fascism-ukraine-putin.html

[7] Vladimir Pastukhov. “Poslednyaya grazhdanskaya voina” [The Last Civil War]. Vazhnye Istorii, 14 March 2022, https://istories.media/opinions/2022/03/14/poslednyaya-grazhdanskaya-voina/

[8] Timofei Sergeitsev, “Chto Rossiya dolzhna sdelat’ s Ukrainoi” [What Russia Should Do to Ukraine”], RIA Novosti, 3 April 2022, archived copy: https://archive.ph/FoMBp

[9] Mikhail Epshtein, Proektivny slovar’ gumanitarnykh nauk [A Project Dictionary of Humanities]. Moscow: NLO Publishers, 2017, pp. 261-262.